Евгений Носов: Дорога к дому

Говорят: жизнь на дорогах. Под этим подразумевается тот заряд эмоционального воздействия, те впечатления, которые человек получает в пути. Даже наша обыденная, повседневная формула «дом – работа» была бы неполна, если бы между этими важными и главными компонентами нашей жизни не стояло маленькое тире – дорога.

Что же говорить, когда это маленькое тире превращается в долгую линию, уводящую нас за горизонт…

Да, дорога за горизонт – это прекрасно! Она и манит, и обещает, и волнует. Как-то иначе бьется сердце, острее становятся глаза, и чувствуешь, как за спиной прорезаются крылья. Воистину лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать.

Мне довелось увидеть многое. Видел Кызылкум – Красные пески, где, несмотря на сорокаградусную жару, местные ребятишки, черные, как стручки акации, гоняли мяч, норовя забить его между двух флегматично дремлющих верблюдов, служивших им футбольными воротами. Восходил на заснеженные перевалы Джунгарского Алатау, за которыми из-под ладони виделся Китай. Пробирался девственными борами Беловежской пущи, напоенными такой хрустально-звонкой тишиной, что далеко слыхать, как, падая, стучит по сучьям сорвавшаяся шишка. На таежных увалах Сибири рвал охапками жарки, факельно пылающие в нетронутых травах. Пил воды Сырдарьи и Северной Двины, Кубани, Волги, Тихого Дона и знаменитой Непрядвы на Куликовом поле, пил из Енисея и Ангары, из Онеги-озера и священного моря Байкал. Входил под арку Золотых ворот во Владимире и под арку Зимнего дворца, безвольно стоял перед невянущими фресками Дионисия в Ферапонтовом монастыре и заглядывал в ссыльную келью опального патриарха Никона в Кириллове-Белозерском. Преклоненно замирал в залах Третьяковки и, ошарашенный, смятенный и в то же время с гордым чувством за величие человеческого духа уходил из Эрмитажа…

А как волнующа одна только Москва, уже исхоженная вдоль и поперек, почти что обжитая за многие наезды. Просты ее улицы – большие, рекоподобные и малые, ручейково-причудливые в своих извивах – эти Столешников переулок, Сивцев Вражек или какой-нибудь проезд Соломенной Сторожки. Это вдруг открывшийся в тени липовых бульваров непокрытый Гоголь в дорожной накидке, легендарный дом Ростовых или церковь, где венчался вдохновенный и полный надежд и замыслов Пушкин с блистательной и тонкой, как шахматная королева, Натали…

…И вот всякий раз – наездишься, насмотришься, наудивляешься, голову распирает от впечатлений, приходит момент, когда ноги и глаза уже отказывают: ноги не несут, а взгляд начинает скользить по поверхности – и вдруг неудержимо, ностальгически, с каким-то подскуливанием души захочется к себе домой, в Курск. Вглядитесь в полотно Рембрандта «Возвращение блудного сына»: право, приходит такое состояние, которое наиболее полно схвачено и запечатлено в этой картине, где древний и добропочтенный старец-отец, положивший свои добрые руки на спину беглеца, в такие минуты всегда ассоциируются в моем сознании с обликом родного города.

…Ни в какие века так не менялся Курск своим лицом и душой, как в наше, советское время, а точнее сказать, за послевоенные годы. Многие куряне, живущие в других концах страны, скажем, лет двадцать, уже с трудом узнают его улицы. А такие, как улицу Ленина или Радищева, или, допустим, Энгельса и Карла Маркса – вовсе не узнают. А разве узнать наше завокзалье или рышковское Засеймье? Я ведь помню это довоенное Засеймье тридцатых годов. То ведь были просто деревеньки: Ламоново, Рышково, Цветово, Гуторово… Неказистые соломенные деревеньки, с плетнями, плетневыми хлевами, с серо одетыми бабами и мужиками. От города их отделяла речная уремная чащоба, через Сейм был переброшен хилый деревянный мосток. В ночь они собирали свои возки на воскресный базар, к рассвету по булыжной мостовой взбирались на Белую гору (ныне многоэтажная улица Энгельса) и, тряся и соря сеном, полоша сонные пригородные улицы кегеканьем гусей, скрипом колес и цоканьем копыт косматых низкорослых лошаденок, спешили по Дзержинской и по Красноармейской на Покровский рынок.

Да и сам город, честно сказать, не ахти как выглядел в те годы. Давайте мысленно уберем все, что мы настроили за последние два десятка лет, а вместо этого поставим прежние мещанские домочки и купеческие потуги на жалкую двухэтажную респектабельность. Сдерем до булыжника весь асфальт, посыплем сверху конским навозом и сенной трухой, ибо булыжные улицы мести метлой было просто невозможно и их время от времени смывали лишь летние ливни. Давайте к этому прибавим темень и грязь заштатных улиц и переулков, подслеповатые лавочки, пропахшие рогожей и керосином, натыкаем пожарных вышек, которые, однако, не избавляли город от пожаров, служивших зрелищем для босоногих мальчишек. Хилые предприятьица, жестяной трамвайчик, еще не ходивший к вокзалу и едва пробивавшийся к Барнышевке…

…Я не открещиваюсь от прошлого, время отсеяло в нем много хорошего, чем можно поистине гордиться. Но я живой человек, и мне свойственно и естественно любить все живое, настоящее, сегодняшнее. А следовательно, и все то, что грядет завтра.

Я люблю утро.

Вот оно встает над родным городом. В окнах домов, пока только самых последних этажей, воссиянно отражается взошедшее солнце…

Здравствуй, Курск!
Тенистая прохлада!
С дороги пыль стряхну:
Я не был столько дней…
Все повидал,
Но ничего не надо
Взамен тебя,
Твоих родных камней.

1982


< Вернуться к содержанию

VIP # 04-2010

Комментарии пользователей



Последний комментарий