Творить, засучив рукава

Если много десятилетий спустя какому-то искусствоведу придется устанавливать авторство полотна, написанного Верой Прониной, ему придется нелегко. Поскольку то, что принято называть творческим почерком, то, что обеспечивает узнаваемость и (уж простите меркантильные намеки) устойчивость на арт-рынке, она отмела давно и вполне сознательно.



Более того, когда кто-то  из искусствоведов по-приятельски посоветовал ей не разбрасываться, определиться  с творческими пристрастиями, сосредоточиться, обрести узнаваемый почерк, она возразила:

– Зачем? Разве у художника не могут быть разные манеры, соответствующие разному состоянию души?

Много лет спустя после этого разговора его инициатор подошел на выставке к художнице и сказал:

– А ты молодец! Такая разная и такая интересная!

И вот что удивительно: при всей непохожести одной работы на другую руку Веры Прониной все-таки чувствуешь. Может быть, потому, что ни одна не писана, что называется «с холодным носом», каждая напоена дыханием автора, страстным темпераментом. Даже если с полотна спокойно глядят на вас застенчивые и непритязательные полевые цветы, которые так любит художница.

…Первые уроки ей дала соседская девчонка, рисовавшая в рукописных песенниках (повальное увлечение тех лет) дивные розы под текстами. Вера ей немножко завидовала и очень хотела научиться делать такие же. Потому и поехала после 7-го класса в Курск сдавать экзамены  в художественно-графическое училище. Правда, слово «графическое» смущало. Она пыталась у кого-нибудь из взрослых выяснить, что оно означает. Решили, что, наверное, будут учить еще и графики рисовать. Экзамены она провалила. А чему удивляться, если абитуриентка красок в глаза не видела, про перспективу не слыхала, о композиции даже не задумывалась... Но неудача вовсе не остудила желания. Напротив, следующий год девочка исправно ходила на уроки к самодеятельной художнице, жившей неподалеку. А профессиональных  во Льгове тогда попросту не было.

Родилась Вера на Дальнем Востоке, где служил ее отец. Офицер. Военный летчик. В районный городок в Курской области, на родину погибшего на войне мужа, Верина мама приехала, когда дочке было пять лет. Здесь нежданно-негаданно встретила доброго человека, ставшего ей мужем, а Вере надежным старшим другом. Как-то совсем малышкой она назвала его «папа». Тот спокойно и серьезно, как большой, сказал ей:  «У тебя замечательный папа, герой. А я тебе дядя Коля». С тем и порешили. Отца она, можно сказать, не помнила. Зато в доме были красивые вещи – накидка, коврик, сделанные его руками. Так что вкус к творчеству у Веры Прониной, скорее всего, наследственный. А мастеровитый дядя Коля научил ее многим вещам, для девочки, вроде бы, и необязательным, но, как оказалось, нелишним.  К примеру, в годы тотального дефицита она сама натягивала холст на подрамник, мастерила рамы из багета.

Впрочем, вернемся к началу пути. В училище она через год поступила. Училась увлеченно, жадно впитывая знания, не отлынивая от общественной работы, и постоянно рисовала. Она почти никогда не расставалась  с блокнотом и карандашом, овладевая искусством «останавливать мгновенья» быстротекущей жизни.

Окончив училище, вернулась  в родной Льгов и пришла преподавать в ту самую школу, где училась когда-то сама. Словом, стаж профессиональной художнической и педагогической деятельности равный. Как говорит она сама: «Так и хожу всю жизнь: в одной руке портфель, в другой – этюдник».

Мысль о продолжении учебы была всегда. Но в те годы поступить в столичный художественный вуз из русской провинции было не слишком реально: места в общежитиях доставались целевикам с национальных окраин. О том, что в пединституте открылся художественно-графический факультет, узнала не сразу. Так что учиться стала только с третьим набором.

При поступлении состоялся довольно занятный разговор с ректором. Он поглядел на тогда уже профессио-нально состоятельные работы абитуриентки и сказал: «Знаешь сколько у меня таких, как ты?» Как выяснилось, к этому моменту уже несколько наиболее перспективных студентов успели, обретя на курском худграфе некую уверенность в себе, уехать продолжать учебу в столицу. Словом, Вере пришлось дать что-то вроде клятвы верности, которую она, надо сказать, сдержала даже не на 100, а на 200 процентов. Не только окончила курский вуз, но прошла на педагогическом поприще в нем все ступеньки – от ассистента кафедры до профессора. У нее десятки учеников, очень многие уже члены Союза художников России.

– Скажите, а ваш темперамент не подавляет учеников? Не рождает у них желания подражать? Вы помогаете им обретать собственное лицо?

– У педагога другая задача – научить. Ученик должен следовать натуре. Ощущение у каждого разное, а натура одна. И педагог должен дать школу, оберегая их индивидуальность.

Наверное, такое бережное  и уважительное отношение к ученикам помогает тем обретать творческую свободу и уверенность в собственных силах. Не случайно среди воспитанников Веры Михайловны столько ярких талантливых художников.

…После окончания института Вера поехала преподавать в педагогическое училище в Улан-Удэ. Через год уже при ее деятельном участии там открылось художественно-графическое отделение. Бросать свое детище было непросто. И все же, узнав, что в Курске объявлен конкурс на замещение вакантных должностей на родном факультете, получив приглашение зав. кафедрой изобразительного искусства, без колебаний подала документы… Самолет отправлялся в шесть утра, учеников об отлете она не предупредила: долгие проводы – лишние слезы. Каково же было ее изумление, когда увидела всех своих воспитанников на пороге общежития, где она жила. Зимой, в такую рань!  И сегодня, когда она рассказывает об этом эпизоде, ее глаза увлажняются.

Ученики Пронину любят. И она платит им взаимностью. Достаточно сказать, что юбилейная выставка, к которой она сейчас готовится, будет называться «Учитель – ученики», а в одном из трех имеющихся в распоряжении залов расположатся работы ее воспитанников. Хотя и всей выставочной площади явно недостаточно, чтобы показать даже часть того, что хранится в ее мастерской.

Между тем, Вера Михайловна отнюдь не из тех художников, что пишут исключительно «для вечности», тщательно отслеживая периоды собственного творчества, оставляя работы для будущих выставок. Сколько полотен разбрелось по миру. И сейчас, готовясь к юбилейному показу, обнаруживает, что какие-то этапы творческого поиска проиллюстрировать не удастся. К примеру, мало что сохранилось от лихих 90-х. Выжить в те трудные времена помогли «арт-коробейники» из Франции, скупавшие в мастерских курских художников полотна, можно сказать, оптом. Не у всех, разумеется. У Прониной выгребли чуть не подчистую. Не за дорого, конечно, но на тот момент это было очень кстати. Потом, много лет спустя, от коллег ей случалось слышать: видел твои работы в Париже. Или в Мюнхене…Может, и интересно было бы отследить их путь, но не расстраиваться же из-за того, что это невозможно! Пронина принимает жизнь такой, какая она есть.

А жизнь у Веры Михайловны, надо сказать, очень и очень насыщенная. Не зря на факультете ее называют «огонь» и даже «терминатор».

Реверансы типа «трудно представить, что ей (ему) 50 (60, 70)» здесь вообще не годятся. С Верой Прониной как-то вообще не задумываешься, сколько ей лет. Во всяком случае, следов усталости от жизни, которые почти неизбежно налагают годы, в ней не заметно. Стремительная, порывистая, точная в движениях, мысли и словах.

 Минувшим летом эта неугомонная женщина успела всласть порисовать в Питере, потом в Гурзуфе (кстати, туда на этюды она отправилась со своей бывшей ученицей Ларисой Саевой и ее сыном Сергеем, учеником нынешним, и молодежь с трудом выдерживала темп, заданный учителем!), и побывать на пленэре в Сумах.

И в работах, пожалуй, следов возраста не обнаружить. Нет, разумеется, мастеровитость, уверенность в собственных силах с годами добавляется. Но говорить об успокоенности, приличествующих возрасту сдержанности и неспешности, не приходится. На полотнах, датированных семидесятыми прошлого века, можно встретить светлую цветовую гамму и легкий мазок, вызывающие в памяти работы французских импрессионистов, в совсем свежих работах обнаружить столь смелые эксперименты с цветом и формой, что, кажется, такое сумасбродство под стать только очень молодому художнику, ищущему свое направление.

Стоит заметить, что при всей напряженности творческого поиска эксперимент сам по себе мало интересен художнице. Пожалуй, единственный раз она искусственно установила себе некие рамки. Речь о периоде творчества (это было где-то в конце семидесятых - начале восьмидесятых), когда она решила попробовать писать без белил. Жаркие от всевозможных оттенков желтого полотна того времени несколько выбиваются из общего ряда картин Веры Прониной, вызывая в памяти ассоциации с работами мастеров Возрождения. Да и тематически там много мотивов, которые, похоже, спровоцированы именно особенностью палитры. Можно вспомнить, например, работы «Ф. Грек и  А. Рублев. Диалог», «Голгофа». Отзвуки того эксперимента, как мне кажется, можно наблюдать в более поздних работах. Во всяком случае, с охристой палитрой Вера Михайловна обращается смело и достаточно удачно. Работы уже нового тысячелетия, такие как «Портрет Р. Заряновой», «Жаркое лето», «Контрасты», вполне это доказывают. Кстати, любопытна история создания последнего названного полотна. Вера Михайловна работала вместе с коллегой Юрием Глюдзой, писали дары осени в его мастерской. Натюрморт с тыквами получился добротный и… спокойный. Как показалось Прониной, слишком спокойным. И ей захотелось взорвать его изнутри. Что она и сделала. В результате глазам зрителя предстает яркий эмоциональный портрет осени. Нет, это, конечно, натюрморт. Но понятно, что писан он в самое зрелое время года с неостывшей еще землей и бушующими страстями.

Поймать момент – это художница умеет блестяще. Вот, к примеру, выходит она из мастерской, дверь приоткрыла – а там такое освещение, что до мельчайших деталей знакомый пейзаж приобрел какое-то новое яркое звучание. И все. Уход домой отменяется, а на полотно стремительно и точно ложатся мазки… Случайный взгляд, брошенный из кухонного окна, выхватывает почти сказочную картинку: снег отливает розовым и синим, а обычные вороны напоминают каких-то волшебных птиц. Рождается «Зимняя фантазия». И пусть зритель ломает голову, отчего так ярка зима! Торчащий из-под снега островок прошлогодней травы обретает под кистью Веры Прониной изысканную стать, а старые бабушкины часы утрачивают привычный цвет, из темно-коричневых трасформируются в голубые, множатся и превращаются в аллегорию, напоминающую о быстротечности жизни («Бег времени»). Впрочем, внутреннее зрение художницы иногда не только не уводит от натуры, напротив, делает ее более узнаваемой. Два пейзажа стоят рядом. Оба отсылают зрителя к небольшой деревеньке под Курском. Один написан с натуры, другой – по воспоминаниям. И каким-то непостижимым образом именно он рождает такое острое ощущение здешних мест, что, кажется, даже запах влажной земли ощущаешь…

Портреты, где великолепно схвачено внешнее сходство и отчетливо прописан характер модели, пейзажи, то покорно следующие за натурой, то рождающие некую новую реальность, многочисленные натюрморты... Особая привязанность художницы – цветы. Они то трепещут в жемчужно-сиреневом сиянии, то полыхают неуемным костром, и алое пламя, съедая детали, оставляет только мощный цвет. А какая сирень у Прониной!

Рассматриваешь работы и словно подзаряжаешься неуемной энергией мастера, фантастическим жизнелюбием и оптимизмом. Талант не имеет возраста – он всегда молод. А юбилей – не более чем повод еще раз признаться в любви этой замечательной художнице.

Людмила ТРЕТЬЯКОВА



< Вернуться к содержанию

VIP # 02-2011

Комментарии пользователей



Последний комментарий