Недаром помнит вся Россия...

«Когда совершенно смерклось, сражение прекратилось, и неприятель, который сам был очень разстроен, опасаясь новой атаки, отступил на первую свою позицию, оставя Раевскаго батарею, лес и всё то место, которое мы поутру занимали. Войска наши, однако, не подвинулись вперёд и провели ночь в таком положении, как с вечеру оставались. Обе армии считали себя победоносными и обе разбитыми... Государь приказал выдать каждому рядовому и унтер-офицеру по пяти рублей в вознаграждение, и добродушные солдаты наши приняли с благоговением сию монаршию милость...»

Из книги Н. Муравьёва «Недаром помнит вся Россия...»

 

Назначенное на четыре часа дня заседание Военного совета в Филях задерживалось — собравшиеся в просторной бревенчатой избе крестьянина Андрея Савостьянова генералы томились в ожидании исполняющего обязанности начальника Главного штаба армии генерала Беннигсена. На широкой прогонистой лавке, стоявшей у стены, сидели в задумчивости генералы Барклай, Дохтуров, Уваров, Остерман-Толстой. По другую сторону елового стола, крытого скатертью, разместились Коновницын, Раевский, Кайсаров, Ермолов и Толь. На столе были разложены штабная карта, чистые листы бумаги и карандаши.

В святом углу, заправленная конопляным маслом, чадила плошка. В напряжённой тишине было слышно, как из последних сил будто соску тянул фитилёк масло, покашливание главнокомандующего, жужжание мухи, бившейся об оконное стекло. С деревенской улицы не доносилось ни звука, ни шороха, она будто вымерла. Безжизненной казалась и вторая половина избы Савостьяновых.

Кутузов сидел не за столом, а на отдельной табуретке рядом с печкой. Главнокомандующий погрузился в думки, ни на кого не глядел. Со стороны могло показаться, будто присутствовал на похоронах близкого родственника и в ожидании выноса покойника горько переживал случившееся.

К Кутузову подходили генералы, о чём-то докладывали вполголоса, но главнокомандующий казался ко всему безразличным.

Военный совет в Филях он считал бессмысленным, пустой тратой времени, всё было решено там, на Бородинском поле, а быть может, и раньше. Просто светлейшему хотелось уточнить позицию каждого военачальника, есть ли среди них благоразумные, для которых Отечество прежде всего, а уж потом чины и награды. Но, как бы там ни было, что бы там ни говорили, в том числе и в Петербурге при дворе, Москву придётся сдать. Для Кутузова был страшен не сам факт сдачи Первопрестольной, а его обнародование. Кутузова могут, как и Барклая после сдачи им Смоленска, обвинить в предательстве, но что он мог сделать при сложившихся обстоятельствах? Погубить ещё боеспособную армию означало погубить Россию.

Малаша, внучка Савостьянова, оставшаяся в избе одна (родители и дедушка Андрей ушли в другую половину хаты), забравшись на печку и осмелев, отдёрнула ситчиковую ширму, высунула белокурую головёнку, похожую на одуванчик, глядела то на Кутузова, теребившего стоячий воротник мундира, словно ему было жарко, то на генералов, печалила лицо. Царившая в избе тревога передалась и ей, какая-то большая, непоправимая беда надвигалась на родные Фили, что-то должно произойти страшное, но что, она ещё своим детским умишком не сознавала...

Сегодня утром Малаша ходила с дедушкой Андреем в церковь, вместе с ним забралась на колокольню, тревожно вглядываясь туда, откуда доносились выстрелы пушек и где в размытой расстоянием дали маячили конные и пешие воины, а по сельской улице двигались и двигались фуры, гружённые овсом, сеном, ядрами и провиантом.

— Дедушка, — приставала Малаша к Савостьянову, — куда они едут, не на ярмарку ли?

Странно и непонятно девочке. Почему везут пушки и круглые шары? На ярмарке пушек не продавали.

Андрея Савостьянова обуревали другие мысли и заботы: сегодня-завтра сюда могут нагрянуть французы, встреча с которыми не сулит ничего хорошего. До нитки оберут и ещё спалят хату. Как ни горько, но придётся затаиться где-нибудь в лесу на время, о чём Савостьянов уже толковал с деревенскими. Пусть французы не рассчитывают на поживу: что можно, Андрей сожжёт, а остальное вывезет на повозке.

Малаша вспомнила о куске сахара, которым угостил её Кутузов во время утреннего чаепития. Она нащупала бумагу, в которую был завёрнут подарок, отколупнула кусочек сахара и с наслаждением стала сосать.

По тому почтению, с которым обращались к Кутузову генералы, выражению их глаз, жестам и поклонам, Малаша определила, что он тут главный. Вон сколько наград! Ей было приятно, когда после чаепития дедушка Миша поднял её на руки, и она, доверчиво прижавшись к нему, коснулась щекой его боевых наград, от которых струился холодок. В сладкой истоме забилось сердце.

— Как зовут, деточка? — посадил девочку на колени Михаил Илларионович.

— Малаша.

— Славное у тебя имя, голубушка, русское! А у меня внук есть. Ну, расти большой, — Кутузов осторожно опустил девочку на пол.

Малаша рассказала дедушке Мише, что в свои шесть лет уже многому научилась: подметать пол, в прятки играть, корову пасти.

— А доить?

— Мамка не разрешает. Мала ещё, говорит.

— О-о, много! А я вот только воевать могу, — покивал седой головой Кутузов.

Малаше было жаль его. Вон как трудно дышит, простыл, наверное. А ну-ка, целый день поезди на конe! И вечером бумаги какие-то перебирает. На печке бы ему полежать, она любую хворь вылечит.

Вот подставит она Кутузову табуретку, поможет забраться на печку. Под полушубком Малаша будет слушать страшные дедушкины сказки о войне. Потом вместе с матерью подложат в печной зев березовые поленца, дедушка Миша повеселеет, перестанет кашлять и скажет: «А давай-ка, Малаш, чай пить».

Девочка перевела взгляд в святой угол, где восседал в полурасстёгнутом мундире высокий дядя с покатым лбом, переходившим в длинную лысину, обрамлённую у зауший седыми прядями волос и аккуратно подстриженными бакенбардами. Лысина скорее всего от думок: армией командовать, говорил ей вчера дедушка Андрей, — нешуточное дело.

Чудная какая-то фамилия у него, такой нет в их деревне. А вот имя и отчество простые — Михаил Богданович. Тоже, видно, нездоров, простыл, тоже кашляет. Ему бы полежать на печке.

Малаша повернула головёнку, осмотрела местечко, где положит Барклая рядом с Кутузовым, да маловата оказалась печка.

Скрипнула сенечная дверь, в избу вошёл человек в генеральском мундире, генерал от кавалерии барон Беннигсен, участник ещё екатерининских войн. Он важно снял перчатки, сухо поздоровался кивком головы и прошёл к столу:

— Задержался. Ездил на осмотр позиций.

Беннигсен врал. Пока его ожидали генералы, Леонтий Леонтиевич, вкусно пообедав, успел ещё малость вздремнуть.

Кутузов встал и, разминая затекшие ноги, неохотно пошёл к столу.

— Будем начинать, господа генералы. Вопрос, который я хочу с вами обсудить: принимать ли новое сражение или же отступить через Москву, оставя город Наполеону? Начинайте, Михаил Богданович.

— Армия наша, — сказал Барклай простуженным голосом, — понесла большие потери. Нет Багратиона, братьев Тучковых, начальника нашей славной артиллерии Кутайсова. Я полагаю, что на занимаемой нами позиции нельзя начинать сражение. Единственное средство спасти Оте­чество — оставить Москву и ступить на Владимирскую дорогу, дабы сохранить сообщение с Петербургом.

– Нужно давать сражение под Москвой, — заявил Беннигсен.

— Позиция, выбранная вами, никуда не годится. Многие дивизии разобщены непроходимыми оврагами. В одном из них речка, — возразил Кутузов.

— Правильно, есть. Но не такая и глубокая, — настаивал Беннигсен.

— Она прерывает всякое сообщение. Позади выбранной вами позиции Москва-река. За ней город с узкими улицами и переулками. Спуски к восьми мостам так круты, что только пехота может сойти по ним. Ежели неприятель опрокинет наши передовые линии — вся армия будет уничтожена до последнего человека... Пока цела армия, есть надежда с честью закончить войну. С потерей армии не только Москва — вся Россия будет потеряна.

— Диспозиция, ваше высокопревосходительство, не так трудна, как вы изволите считать.

— А вы, генерал, вспомните проигранный вами Фридланд.

— Фридланд, — едва сдержал гнев Беннигсен. Напоминание о том сражении задело его чувствительную душу. — Фридланд был неправильный... Против тактики.

— Колотят всегда против тактики, — съязвил Ермолов.

Почти все генералы, кроме Раевского, Барклая и Остермана-Толстого, высказывались за сражение, остальные за оставление Москвы.

Поддержанный генералами, Леонтий Леонтиевич снова ринулся в атаку:

— Потеря Москвы — потеря России. Отступать некуда. Ежели это мы сделаем, потомки нам не простят.

— А ручаетесь за успех сего сражения? — прямо спросил Беннигсена Остерман-Толстой.

— Слишком большие требования, генерал Остерман, — Леонтий Леонтиевич скривил губы. — Ручательством победы служит храбрость солдат и искусство генералов.

После часового заседания светлейшему стало ясно, что переубедить генералов, несогласных с его мнением, невозможно. Ситуация во многом напоминала обстановку после сдачи Смоленска, когда Барклай не согласился на генеральное сражение. Кутузов как бы заранее знал, что ему не миновать нападок не только со стороны большинства генералов собственного штаба, но и гражданских сановников в Петербурге, да и самого императора. За его, Кутузова, спиной уже начались перешёптывания. Фельдъегери поедут в Петербург доложить императору о предательстве главнокомандующего. Но Михаил Илларионович видел дальше и глубже псевдопатриотов.

Кутузов взволнованно, голосом, в котором чувствовался металл, громко объявил: «Я жертвую собой для блага Отечества. Приказываю отступать!»

Малаша зашуршала бумагой, сняла обёртку и, намереваясь докончить сахар, потянулась к нему губами. Её взгляд встретился с глазами Барклая. Вспомнила, как надрывно кашлял этот дядя, и отложила своё намерение. Как только закончится совещание, она угостит его сахаром. Попьёт с чаем, авось полегчает.

Сделать это она не успела. Чтобы спуститься с печки, нужна была табуретка. Но её отставили в сторону, и теперь на ней сидел светлейший.

Оставшись один, Кутузов заплакал. Чем помочь дедушке Мише, Малаша не знала. На её глаза тоже навернулись слёзы.

— Дедушка Миша, — жалобно позвала она Кутузова.

Михаил Илларионович грузно повернулся к ней.

— Ах, это ты, голубушка. Оказывается, я не один. Сейчас, сейчас, — догадался светлейший и ссадил её с печки.

— Ничего не поделаешь, положение, голубушка, безвыходное, придётся сдавать нашу Первопрестольную. А ну их всех! — махнул Кутузов в сторону стола, за которым только что сидели генералы. И вполголоса послал их по-русски ещё дальше, куда Макар телят не гонял.

— А позови-ка дедушку Андрея! Чай будем пить...


< Вернуться к содержанию

VIP # 01-2013

Комментарии пользователей



Последний комментарий