Не знаю, как правильно надо было сделать: сразу ли посадить щенка на цепь или соорудить для него временный вольер, только пес при беспривязном содержании не раз выбегал в приоткрытую калитку. Еще бы! Ведь за забором открывался целый мир запахов. Новый, совершенно неизведанный. Степана манило желание познавать его. Все было впервые! Только в один из дней он вернулся жалкий, скулящий: задняя лапа оказалась то ли перебита плохими людьми, то ли перекушена злой собакой. Поутру ветеринарный врач, осмотрев бедолагу, произнес: к сожалению, из дворняги не выйдет гончего пса, поскольку придется ампутировать заднюю лапу. Так в доме появился инвалид. С детства. Достаточно дружелюбный пес о трех лапах. Ласковый. Хотя мои дочери его побаивались. Безудержно лаявший на проходивших мимо людей и пробегавших за забором собак. Радовавшийся всякий раз, когда ему приносили еду. Если чувствовал, что у хозяина хорошее настроение, он подставлял свой бок, предлагая его почесать, или ложился на спину, задрав лапы, - больше всего ему нравилось, когда гладили живот.
Жизнь пса-инвалида была достаточно комфортна: своя конура, свои квадратные метры (насколько позволяла цепь), двух- или трехразовое питание, а иногда банкет - куча костей после шашлычного застолья.
Что он видел в этой жизни? Спешивших мимо него людей, пробегавших сбившихся в стаи собак, раз в году он ожесточенно боролся с невесть откуда приходившим ежиком.
Не знаю, сидя на цепи, был ли он счастлив по-своему, по-собачьи?
Мы видели, как он постепенно старел: терял нюх и слух. Бывало, сделаешь шаг в его сторону, – и он уже тут как тут. Начеку! Подойдешь тихо к калитке – этот интересант, навострив уши, наблюдает за входящими. Теперь же можно было приблизиться к конуре, поставить перед ней миску с едой и потом еще громко звать Степана, приглашая выйти к трапезе. Понимали, что пса надо менять. При этом отдавали отчет, что его не прогонишь, не усыпишь. Решили: пусть доживает свои дни! И умирает своей смертью.
…Ну разве забудешь крещенские морозы нынешней зимы? Жена разбудила оттого, что Степан жалобно скулил. Так не хотелось среди ночи одеваться и выходить к псу. Но ничего не поделаешь. Пробираясь по сугробам из наметенного за несколько дней снега, добрался до собаки. Степан лежал на снегу. В миске оставалась не тронутая с вечера еда: он даже не прикоснулся к любимым бараньим косточкам. На зов приоткрыл свои подслеповатые глаза и тут же закрыл. Я потянул его за цепь, чтобы подтащить к будке. Да и он попытался приподняться. Только задняя лапа (она у него одна) уже не держала. Тело собаки было обмякшее. Не было сил даже залезть в конуру. Степан умирал.
Заснуть было невозможно, и, полежав с полчаса, я вновь вышел к псу. Он все еще дышал, но дыхание было какое-то поверхностное, неглубокое. Стоял рядом с ним и гладил. Мне хотелось, чтобы в последние минуты он знал, что хозяин рядом. Сняв ошейник и отбросив в сторону цепь, сказал: «Степа, ты верно служил полтора десятка лет. Спасибо. А теперь ты свободен».
Еще несколько вздохов - и пес затих…
А мне так хотелось знать, какой сон он видел, оставляя мир. Наверное, мчался по небу, к звездам. А перед ним, как приз, маячила большая сахарная кость…
Казалось бы, чего грустить: по весне появится новый пес - вон сколько щенков в марте крутятся возле дач. Кому-то вдруг повезет променять волю свободного пса из стаи на вполне комфортную жизнь на цепи. Не знаю, что больше собакам по душе.
Слезы подкатили к глазам. Я уже знал, что так и не усну до утра. И буду жалеть о дворняге еще долго. И пойму собачников, которые месяцами скорбят о своем четвероногом питомце.
Михаил ИЗОТОВ,
главный редактор журнала