«Хочешь жить – броском вперёд!»
22 июня исполнилось 110 лет со дня рождения (1904-1968) известного советского прозаика, драматурга, журналиста Валентина Владимировича Овечкина. В издательстве «Славянка» к его юбилею выходит в свет книга «Броском вперёд!». Название взято из его повести «С фронтовым приветом», а в качестве эпиграфа к книге – вот эта выдержка: «Есть прекрасные места в воинских уставах, этих сборниках вековой и военной и житейской мудрости. Есть параграфы: если попал в наступлении под сильный миномётный огонь противника, не останавливайся. Остановишься – пропадёшь. Заляжешь – тоже несдобровать. Броском вперёд! – и продолжай выполнять боевую задачу. Накрыла артиллерия на пристрелянном рубеже – броском вперёд! На сближение с противником!.. Хочешь жить – броском вперёд!».Примечательно, что автором книги является сын Валентина Овечкина – Валерий Валентинович Овечкин. В ней он рассказывает о своём отце в дневниках, письмах, воспоминаниях.
– В работе над этой книгой, – говорит автор, – неоценимую помощь мне оказала Ольга Егупова, внучатая племянница писателя, которая скрупулёзно изучила таганрогский домашний архив и восстановила семейные хроники от давних времён до 20-х годов прошлого века. Она же приняла участие в написании отдельных фрагментов текста двух разделов: «Корни» и «Тёплый город у моря», за что я ей искренне благодарен.
Ниже мы приводим отрывки из книги «Броском вперед!».
Валерий Овечкин
Слово об отце
С годами невольно возвращаешься к прошлому, вспоминаешь людей, которые оставили добрый след в твоей памяти. Когда встречаешь интересного человека, ты к нему невольно примериваешься, стараешься заглянуть в него поглубже и что-то, хоть самую малость, берёшь от него.
Мне в этом смысле повезло: много хороших людей встретилось на моём пути. И конечно, главным человеком для меня был и остаётся отец. Даже когда он ушёл из жизни, я мысленно продолжал с ним общаться: а как бы он поступил в той или иной ситуации? как бы он оценил тот или иной мой поступок? что бы он мне посоветовал?.. Полагаю, и для многих людей он был неким нравственным эталоном, заряжающим их мужеством и честностью. С ним было надёжней – как за щитом. Он жил по самым строгим меркам, не для себя – он жил для людей...
Валентин Овечкин – непохожий на других, самобытный, сам себя воспитавший, умеющий искать и находить вокруг себя хороших людей. И как бы ни трепала его жизнь, он упорно шёл к своей цели – делать людям добро. И многие платили ему тем же. А мог бы пойти другим путём, о чём оставил наброски к незаконченной автобиографической повести: «Некоторым людям «повезло» родиться в хорошей рабочей семье, с традициями, с хорошим дедом, бабкой. …Простое, крепкое рабочее воспитание с детства. Но вот перед вами человек, которому в смысле выбора места рождения не повезло. Как будто всё нарочно сложилось для того, чтобы вышел из меня сукин сын»...
Голод вытолкнул Валентина из разграбленного старшими братьями родительского дома... в село Ефремовка. Батрачил, сапожничал, потом работал учителем ликбеза, заведующим избой-читальней, в 1924 году вступил в комсомол, был секретарём комсомольской ячейки. В 1925 году организовал сельскохозяйственную коммуну и работал в ней председателем до 1931 года.
Наладил контакты с районными и краевыми структурами, ведающими культурой. Через них он приглашал художественные самодеятельные коллективы из Таганрога и Ростова, которые давали концерты в сельском клубе... Не уповая на приезжих гастролёров, организовали в Ефремовке самодеятельный театр. Отец сам писал пьесы, сам режиссировал, сам играл...
Тяга к литературному творчеству обрела своё материальное воплощение: в 1928 году отец опубликовал в «Таганрогской правде» свой первый рассказ «Глубокая борозда» (под псевдонимом Валентин Азовский), а через год в газете «Беднота» – рассказ «Савельев» (под псевдонимом Валентин Буревой). Коммунары передавали газеты из рук в руки и удивлялись совпадениям: «будто бы про нас написано», – не подозревая, что автор – их председатель...
В 1932 году отца направляют на Кубань, где он работал сначала заместителем председателя Райколхозсоюза, затем заведующим орготдела райкома партии. Годы работы «по велению партии» отец вспоминал как кошмарный сон: «Были у меня идиотские должности – зав. культотделом, предгорсовпрофа.… Изнывал. Не спал неделями – поверите ли?.. Только на фронте, в бою после было такое. Почему не спал? Земля звала… «Власть земли»?.. Да, но не такая. Не то чтобы иметь её. А просто – иметь право делать»...
Осенью 1933 года отца перевели в Кисловодск председателем городского совета профсоюзов. Там он столкнулся с махровым жульём и откровенным, беззастенчивым воровством. Понял, что как можно скорее надо бежать оттуда, пока самого не подставили и не посадили. Через год окончательно порвал с бюрократическими должностями и ушёл в ростовскую газету «Молот» разъездным корреспондентом, а в конце 1935 года продолжил журналистскую работу в другой ростовской газете «Колхозная правда»...
...Война застала нашу семью на Кубани в станице Родниковской, где отец оставил журналистику и перешёл на вольные писательские хлеба.
Так уж случилось, что моя бабушка родила именно 22 июня своего младшего Валюшку, моего отца. Откуда ей было знать, какой чёрной датой для России станет этот день? А в тот день в далеком 41-ом родители накрыли стол, созвали друзей-станичников на семейное торжество – и вдруг по радио, как гром среди ясного неба: война. Запричитали, заохали женщины, смолкли мужчины. Приняли без тоста «на посошок» и, не притронувшись к закуске, направились прямиком в военкомат. «Ждите, – отвечал офицер из моботдела, – команда ещё не поступала. Когда надо будет, мы вас вызовем». Ждать долго не пришлось – поодиночке и группами вырывали мужчин из семей военкоматские повестки, увозили грузовики кормильцев под слёзы матерей, жён и детей. А отцу повестку не слали. Чуть ли не каждый день наведывался он в военкомат, и каждый раз слышал один и тот же ответ: «На вашу учётную специальность нет разнарядки». Возвращался, шёл к дому через всю станицу, а из палисадников глядели на него с укором соломенные вдовы. Рассказывал отец уже после войны:
– Ощущение было такое, будто прохожу сквозь строй. Сгорал от стыда. А ведь уже начали приходить похоронки...
Летом 42-го немцы вышибли наши войска из Крыма, редакция газеты спешно эвакуировалась на стареньком «Дугласе». Лётчики то ли спьяну, то ли с перепуга забыли дозаправиться, и самолёт, едва перелетев Керченский пролив, рухнул в камыши на брюхо. Стукнулись крепко, но чудом остались в живых, хотя отец получил контузию – лёгкое сотрясение и сильный ушиб поясницы. Из таманских плавней выбирались пешком – прямиком в пункт переформирования, этакое армейское «чистилище».
Во время спешной эвакуации главный редактор газеты запаниковал и трусливо сбежал на «виллисе», бросив всё на произвол судьбы – редакционные архивы, имущество, технику и, главное, сотрудников редакции. На таманской земле отец высказал редактору всё, что он о нём думает, и ушёл из газеты – по собственному желанию, но с прекрасной партийной характеристикой.
... Киевский период сохранился в моей памяти неплохо, хотя и фрагментарно. Помню пустую квартиру, помню вид из окна на деревянный дом – красивый резной терем, а из другого окна – на широкую улицу, по которой водили на стройку колонну пленных немцев в окружении конвоя автоматчиков с собаками. Помню, как прохожие останавливались и молча смотрели на немцев.
Помню ощущение перманентного голода. Мама после всех перипетий эвакуации слегла в больницу с истощением. Врачи требовали одного – усиленного питания...
На отца свалились и женские заботы...
Он поздно приходил из редакции, когда я уже засыпал. А по ночам он работал, примостившись к маленькому самодельному столу, работал над повестью «С фронтовым приветом», первым крупным своим произведением...
Позднее он выехал в Москву, разыскал Фадеева и оставил свою рукопись. Из Москвы написал в письме жене:
«Повесть прочитали Фадеев и ещё ряд московских писателей, и все говорят, что это – большое событие в литературе. Исключительный интерес к повести проявил сам Фадеев...»...
...Льговский период жизни оказался для отца судьбоносным. Здесь он положил начало циклу очерков под общим названием «Районные будни». Наступал его звёздный час, которому предшествовал упорный труд и жаркие баталии. Раздумья писательские ложились на бумагу в литературной форме, а произносились публично на районной партконференции резко и честно.
В курском альманахе, куда отец отнёс «Районные будни», ответили отказом. Ни одно московское издательство и ни один журнал, куда отец разослал рукописи, «Будни» не принял. Отговорки разные: «не ко времени», «слишком остро, цензура не пропустит», «не вписывается в планы издательства», а причина одна – нехватка смелости. Сталин ещё жив, а до хрущёвской оттепели далеко.
Рискнул Твардовский. Кто-то посоветовал отцу предложить работу «Новому миру»... На Твардовского этот небольшой по объёму, всего на полутора печатных листах, очерк произвёл настолько сильное впечатление, что он, по собственному признанию, готов был идти хоть на эшафот, только бы работу опубликовать. И сумел-таки опубликовать в девятом номере журнала за 1952 год после напряжённого и томительного ожидания реакции всех надзирающих инстанций. Только после выхода сигнального экземпляра журнала Твардовский оповестил об этом Овечкина телеграммой.
Вероятно, ни автор, ни редактор не ожидали столь громкого успеха очерка. В редакцию пошёл поток читательских писем – от Чукотки до Бреста, от Мурманска до Ставрополья.
Читатели требовали продолжения. Второй очерк «На переднем крае» из цикла «Районные будни» отец в 1953 году сдал в «Правду»... Время шло, а решение не принималось... И вдруг звонок из Кремля: Никита Сергеевич, Вячеслав Михайлович и Георгий Максимилианович ознакомились и дают добро...
В 1956 году отец завершил цикл «Районные будни» публикацией очерка «Трудная весна». Это был несомненный творческий успех писателя, его главная книга... Издатели не отстают от читательских потребностей – книги Овечкина издаются миллионными тиражами и переводятся более чем на тридцать языков. В библиотеках их зачитывают до дыр, в городах и сёлах проводятся читательские конференции, отца приглашают на них от Владивостока до Бреста.
Популярность – штука злая и опасная, но у отца, видимо, был крепкий иммунитет против неё. Звёздной болезнью он не страдал – ни грамма высокомерия и зазнайства в общении с внешним миром я у него не замечал. Напротив, популярность он воспринимал лишь как рост ответственности перед читателями, литературой и обществом...
Овечкина издают во многих европейских странах, Аргентине (на иврите), Китае, Вьетнаме, Монголии, Корее. Настала пора знакомиться с зарубежными читателями.
...Две фронтовые контузии, и обе на поясницу, давали о себе знать всю жизнь, то затухая, то обостряясь до нестерпимых болей, и в Киеве, и в Курске и в Ташкенте. В конце 50-х и начале 60-х годов здоровье отца как-то резко ухудшилось.
Зима 1968 года выдалась тёплой, первый снег выпал в конце января и тут же растаял. Субботний день 27 января был душным, влажный воздух завис без движения. Такое муторное затишье бывает перед резкой сменой погоды. Мы поздно пообедали, мама вышла во двор отдышаться и пообщаться с соседями на скамейке, отец вернулся в кабинет за свой рабочий стол, а я включил на кухне газовую колонку, которая «то как зверь она завоет, то заплачет как дитя», мыл посуду, прикрыв дверь. Заглянул отец:
– Валерка, закончишь мытьё, зайди ко мне, есть разговор.
– Ладно, зайду.
Выключил я это чудо техники ХХ века, газовую колонку, извергающую децибелы погромче симфонического оркестра, и вошёл в кабинет. Отца там и в других комнатах не оказалось. В туалете – никого, а дверь в ванную закрыта изнутри на щеколду, я постучал, но в ответ молчание. Поставив табурет в туалете, я заглянул в широкое окно, что под самым потолком в стене, разделяющей туалет и ванную, и увидел отца, лежащего на полу головой к двери, – значит, дверь, которая открывалась вовнутрь, вышибать нельзя. Стамеской быстро отодрал штапики и выставил стекло, через окно влез в ванную, сдвинул отца в сторону и открыл дверь, но поднять его в тесноте не смог. Выбежал во двор за подмогой, предупредил маму, и мы с соседом перенесли отца в гостиную и уложили на тахту. Мама привела соседку, санитарного врача, вслед за ней пришла ещё и медсестра, тоже из нашего дома. Вызвали «скорую». Врач и сестра тихо переговаривались между собой, а я боковым зрением увидел, как они складывают руки отца на груди и обвязывают их полотенцем. Женщины бросали на меня короткие, какие-то виноватые взгляды, не решаясь сказать то, что я уже понял, – это конец.
Хоронили отца в понедельник. Приехал к нам домой Рашидов, посидел у гроба, сказал прощальные слова – простые и искренние. Мама поблагодарила его за приют и заботу о нашей семье. Из Москвы прилетели Д. Ковалёв, Е. Герасимов, А. Марьямов, М. Колосов, Наташа Фиш, из Курска – Ф. Голубев и Е. Носов.
Траурный митинг открыл Д. Ковалёв, делегированный от Союза писателей СССР. С трудом сдерживая слёзы, он говорил, что литература потеряла одного из лучших своих представителей, а он – чтимого и уважаемого друга, близкого его душе человека. Говорили Е. Носов, К. Яшен и незнакомые мне люди, говорили без фальши, без пафоса, по-доброму.
Д. Ковалёв опустил в гроб платок с русской землёй, взрастившей, но – так уж случилось – не упокоившей своего строптивого сына Валентина Овечкина.
Он хотел изменить мир к лучшему, а тот оказался тяжёлым и неповоротливым. Но он не изменил себе. Он верил в коллективный труд и думал о людях, верил в их разум. Он люто ненавидел бюрократию и партократию с их самодовольством и чванством, он презирал трусость, подхалимаж и лихоимство. Любые формы предательства не прощал. К нему тянулись люди зарядиться смелостью и честностью. Но его ненавидели те, которым он мешал бездействовать или творить беззаконие.
Овечкина нет, но звучит и будет звучать его побудительный призыв: «Хочешь жить – броском вперед!».
VIP # 05-2018
Комментарии пользователей
Последний комментарий
Архив номеров
Новые статьи
Свидетельство
серия ПИ № ТУ 46-00206 от 17.03.2014